Хорошо зимой в ресторане!

Что ни говори, а зимой в ресторане хорошо! Не хуже, чем в лесу! Тепло, весело, шикарно! Словно и не было никакого семнадцатого августа. Будто и не было никакого семнадцатого года.

Ресторанные звуки и запахи могут о многом поведать бывалому посетителю.

Вот вдалеке, за колоннами, кто-то негромко ест суп.

Чу! Звонко застучал вилкой о тарелку нетерпеливый посетитель. Словно официанта подманивает.

Где-то на возвышении, выпячивая розовую грудку, беззаботно чирикает о чем-то своем, глупом, ресторанная певичка. Далеко разносится по зимнему ресторану ее писклявая песня. Вот негромко журчит по пищеводу ручеек ледяной водки, убегая от огурчика.

У окна хищная женщина, урча и отрыгивая, терзает зубами куриное крылышко.

Тяжело ворочается лицом в салате увалень-алкоголик. Ворчит, поддатый, причмокивает, негромко ругается басом. Хорошо спится зимой в зимнем салате!..

С наступлением вечера голоса в ресторане звучат громче, смелее. Опытный официант узнает посетителей по голосам. “Гамарджоба, Вахтанг! Гамарджоба, Вахтанг!” — воркуют грузины. “Шалом, Марик! Шалом, Марик!” — чирикают евреи. “Еще пять по триста! Еще пять по триста!” — спасаются от мороза русские.

Под красавицей пальмой, за шикарным столиком скромно расселись армяне. Пьют коньяк, покачивая большими носами, поклевывают салями, что-то бормочут на весь зал на своем, только им понятном, армянском языке. Сидите, милые, никто вас не тронет.

В полутемном углу, за массивным столом, уставленным салом, борщом, горилкой, варениками и пампушками, сидит, нахохлившись, хохол.

В другом углу большой полусонный мужик сосет-посасывает пивко. Как пришла осень, так и закатился Потапыч в заведение. И выйдет наружу уж только по весне.

Молоденькие сорокагодовалые девчушки прыгают с коленей на колени, несмело хохочут и дрыгают озябшими ногами. Плохо греют девчушек коротенькие платьица и дырчатые колготки, вот и жмутся они, тянутся к клиентам из южных стран. Иная, побойчее, уже кормится с чьего-нибудь стола, берет прямо с руки лакомые кусочки.

Вот кто-то в сереньком летнем костюмчике, по виду — какой-то замдекана — глодает ножку стула. Плохо интеллигенту в ресторане без денег, голодно…

На моем столе — белоснежные макароны. Величественным сугробом лежат они на твердой от фарфора тарелке с причудливой надписью “Общепит”. Клубы густого пара подымаются вверх. Может, спит кто в тарелке, укрытый теплыми макаронами? Надеюсь, что нет. Ах, какая это красота — два кило макарон, чуть припорошенных сырною стружкой. Даже жалко есть такое великолепие. Жалко, а надо — уплочено.

Соус! Соус! Ясно читаются на белоснежной скатерти следы красного томатного соуса. Боже, сколько лет хожу в этот ресторан и никак не могу привыкнуть к этому зрелищу!

Быстро-быстро улепетывает от вилки верткий трусишка-студень. Петляет по тарелке, путает следы. Ах, ты, хитрец —соскочил на пол и затерялся между ножками стола — ищи-свищи его!

Чу! Горячее принесли. Возьму в руки горячее. Горячо!

Снова чу! Водки принесли. Рядом поставили. Руку протяни — и твоя она. Но не могу. Столик-то соседний, и официант-зараза следит. Отвлеки его, Петр, пока эти танцуют. Отвлеки.

Хитрая дамочка с лисьей мордочкой снует туда-сюда возле гардероба. Пришла она в летней потрепанной рыжей курточке, а выбежала на мороз в прекрасной черно-бурой шубке! Ату тебя, красавица!

Вот запасливая официантка в “белом” фартучке тащит в свою норку небольшую пачку денег. Суровой зимой пачка спасет ее детенышей от голодной смерти.

У барной стойки из могучего дуба делят что-то два предпринимателя. Токуют по понятиям, смешно растопырив свои толстые пальцы, вот-вот перейдут в рукопашную. Шалят, мордатые!

Осторожно ступая между лужами пива и раздвигая руками танцующих, пробирается к ним здоровый кабан, санитар ресторана.

Встану из-за стола. Нет, тяжело! Посижу еще немного, наберусь сил, отдышусь.

“Пошел-ка ты!.. Да сам ты пошел!” — перекрикиваются завсегдатаи в дальнем углу, хотя и сидят рядом. “Эге-гей, пошли-ка вы оба!” — поддерживаю я веселье.

И оно разгорается с каждой минутой.

“Не надо! Не надо! Не надо!” — завела свою тоскливую песню девушка за соседним столиком.

“Ну, Катя! Ну, Катя! Ну, Катя!” — уныло отозвался на ее крик самец.

Вот какой-то озорник весело вспрыгнул на длинный, покрытый белоснежной скатертью стол, и пошел, будто по морозному насту, похрустывая рюмками да фужерами. Ух, провалился меж столами по самый пояс. Смех, дружеские подзатыльники сопровождают его неуклюжие попытки выбраться обратно…

И так почти до самого рассвета...

А когда звезды погаснут, и все обитатели зимнего ресторана расползутся по норам, печально завоет на луну старый саксофонист…
© “КБ”