Про Хабибу

Получилась очень странная вещь: весь дом у меня завален кассетами и дисками с арабской музыкой.
Не могу сказать, что раньше я страдал арабофильством. Ну, арабы и арабы. Всё не гаишники. Мне вообще, если честно, что пигмеи, что евреи – без разницы. Есть, конечно, пристрастия: белорусы, индейцы кечуа, норвежцы, тверичи, алтайцы. А так – хоть помесь финна с папуасом, по барабану.
А тут вдруг – с утра до вечера арабская музыка. Даже жену заставил заниматься танцем живота. Ничего, сопит, пыхтит, а чем надо – крутит.
Дело было так.

В городок Вади Муса, тот, что рядом со знаменитой Петрой, я приехал вечером, чтобы с утра пораньше отправиться на экскурсию. Остановился в отеле “King’s Way”. Поужинал вкусными иорданскими салатиками. Очень я люблю арабские салатики. Особенно хорош сырный, похожий на замазку. От горячего воздержался, что было нелегко. Выпил кофе с кардамоном. Посидел у рисепшена, поразглядывал развешенную здесь абстрактную живопись. Ислам, как известно, запрещает изображение человека, вот и цветет, как выяснилось, в арабском мире пышным цветом абстракционизм. Хрущева на них нету. А живопись хорошая, красок ребята не жалеют.
Поднялся я в номер, лег спать. Но поспать не удалось. В полпервого ночи загундосил телефон:
- Алё, - прорычал я голосом сантехника со стажем.
- Здорово, сосед, - заговорила явно теплая трубка. – Мы тута з жинкой поспорили, ты москаль, чи шо?.. А мого быть – з Кыива?..
- Москаль я, москаль…А ты – придурок.
- Не  факт! Ну, спи, москаль. Скилько ж вас, москалей!…Як падали…
Гудки.
Через полчаса я забылся. Приснилось что-то постмодернистское: Путин в кимоно с хохлятским чубом стреляет из рогатки по арабским картинам, приговаривая:
- Хай живе ридна Украина аж от Кыева до Берлина.
В полвторого заорал петух. Когда приедете в Вади Мусу – заклинаю – закрывайте окна. Всю ночь здесь кричат петухи и муэдзины. Муэдзин с минарета, как ему и положено, закричал на рассвете. Около четырех. В громкоговоритель. Плюс – эффект отражения от окрестных гор. Так, в тревожном прислушивании к завораживающей перекличке муэдзина и петуха, я провел остаток ночи. Окно закрыть так и не догадался.
Утром я  – в слегка сомнамбулическом состоянии – позавтракал  и поехал смотреть памятники Петры.
Все, что пишут о Петре, - правда. Это действительно чудо. Ущелье (сик) – то перламутровое, то красное, то серебристо-серое, с васильковой рекой неба над головой. Игра света и тени – как перекличка муэдзина с петухом. Иногда, за очередным поворотом, в ущелье врывается солнечная вспышка. Слегка кружится голова. Потом – снова прохладный, умиротворяющий рыжий сумрак. Если идти не торопясь – ущелье длится минут двадцать. Местами теплый известняк напоминает древесину. Иногда гранит отдает металлом. Наконец, на последнем узком изломе – ярко-розовый сполох. Хотя бы на мгновение, но непроизвольно останавливаешься. Это – Петра. Treasure. «Сокровище».
Петра - большая. Здесь в принципе можно провести весь день, даже несколько. Целый день я ходил по Петре. Прятался от жары в пещерах-могильниках. Иногда засыпал, прислонившись к теплому, как утренняя русская печь, известняку. Известняк придает сил. Просыпался, шел дальше. Ближе к вечеру, когда жара стала спадать, я начал восхождение на вершину Ад-Деир. Официально – девятьсот ступеней. Восхождение длится где-то час.
Поднялся. Вид – изумительный. Где-то далеко запел муэдзин. Потом – петух. Про «москалей» – молчание.
Когда я начал спускаться с вершины Ад-Деир, горы Петры в предзакатном свете стали насыщенными, как охра, смоченная в крови. И все цвета сделались ярче и загадочнее. И даже ослы, которые то и дело пробегали мимо с веселыми арабами на хребтах, из грязно-серых (ослы, а не арабы) превратились в голубовато-пепельных. С подпалинами цвета маренго. Они косили каштановым глазом (и ослы, и арабы), и цоканье ослиных копыт оставляло в ушах долгое цикадное дребезжание.
А тут еще внезапно зазвучали струнные переборы. Очень странные и красивые. Ну, вы представляете: горный охряный закат, гулкие диковато-хищные арабские аккорды, голубые кареглазые ослы и всё такое прочее. И все это на фоне недосыпа.
За очередным поворотом дороги я увидел музыканта. Парень в хаки и иорданском красно-белом клетчатом платке. Я сел рядом. Он приветливо кивнул мне, продолжая неторопливо перебирать струны.
- Русский? – спросил он (на хорошем английском).
- Русский. А как ты определил?
- Когда ты споткнулся, ты сказал одно русское слово. Все русские, когда спотыкаются, говорят это слово. Похоже на наше слово «земляк».
- А как по-арабски «земляк»?
- Балядина.
- Ясно. Как называется твой инструмент?
- Уд.
- Ты поёшь?
- Да.
- Про что?
- Про Хабибу, конечно. Ну, про мою гёл-френд. Она стройна, как юная верблюдица. И у нее глаза – как два ведра воды. Смотришь в них – хорошо! Млеха!
- «Млеха» по-арабски – это хорошо?
- Да. Слушай.
И он спел мне про ведра. Очень красиво.
- Шухра. Спасибо. Ты сам сочинил эту песню? – спросил я.
- Нет, конечно. Её поет сам великий Омар Абдаллай. А автор стихов кажется, принц Дубая Мухаммед бель Рашид Эль Мактум. У него крутые стихи. И про Хабибу и вообще – за жизнь. На его стихи многие поют. Даже сам Эль Сахер. Ты, конечно, знаешь Эль Сахера…
- Нет.
Он посмотрел на меня с болью.
- А Мухаммеда Фоада?
- Извини, друг, не знаю.
Он помолчал, перебирая струны.
- Когда будешь уезжать из Иордании, обязательно купи себе диски Эль Сахера, Омара Абдаллая и Мухаммеда Фоада. А еще – обязательно диски Джорджа Уасуфа, Дианы Каразан, Асани Насри, Хани Шакер…Да, не забудь купить диск Уады. Она вообще-то алжирка, но живет в Египте. А у вас есть хорошие певцы? Такие, как Эль Сахер или Уада?..
- Есть. Кобзон там…Ветлицкая…Верка, опять же, Сердючка.
- Сложные у вас имена.
- У вас тоже не соскучишься. Спой-ка еще что-нибудь про верблюжьи ведра.
- Легко.
И он спел еще несколько песен. Очень красивые песни. Мы попрощались как родные. Я протянул ему двадцать динар (это где-то тридцать долларов). Он не взял.
- Шухра за внимание, - сказал он. – Привет Путину.
В дьюти-фри я накупил арабских дисков. Хорошо поют, почти как «Песняры». Душевно. Раньше, когда плохое настроение, рука сразу к бару тянулась. Теперь – нет. Сядешь, включишь какую-нибудь Насри. Жену – на ковер. Чтоб танец живота танцевала. Пыхтит, сопит, но танцует. Старается. Молодец, балядина…Хабибушка моя ненаглядная. Вот и хорошо, вот и млеха…