Это была зима с 1971 на 1972 год. Незадолго до этого я отслужил действительную, вернулся из армии в крохотную хатку-времянку на окраине краевого центра, которую снимала тогда моя юная жена с совсем уж малюсенькой первой нашей дочерью. Последний день в году уже валился к вечеру, и мы не чаяли, как обогреть эту насквозь щелявую времянку, чтобы встретить втроем праздник - первый большой праздник после нашей общей долгой разлуки. И вдруг в окошко размером с нормальную форточку нам постучали. Мы никого не ждали и тем веселее ринулись открывать дверь, болтавшуюся на железном крючке. Причем впереди всех бежала трехлетняя Настя: она уже с утра ждала Деда Мороза.
Дедом Морозом оказался наш родственник Анатолий, женатый на старшей сестре моей жены. Он работал директором одного из дальних-дальних рыбхозов, привозил в город в кооперацию на своем бортовом "уазике" свежую рыбу, ну и нам кое-что припас. Мы все любили этого человека. Веселый, удалой, невероятно щедрый. Настя сразу же оказалась на его руках. Предложили ему заночевать у нас и заодно встретить Новый год - благо теперь и дополнительная закуска появилась. Но Анатолий осмотрел нашу хибарку, в которой температура ну никак не хотела подниматься выше пятнадцати градусов, и сказал:
- Нет уж, лучше поедемте к нам.
Раздумывали мы недолго. Тем более что путь неближний, а надо успеть, конечно же, до двенадцати. Через десять минут хатка была уже заперта на крючок с обратной стороны, а мы впятером втиснулись в кабинку бортового "уазика", пропорциями сопоставимого с нашей хаткой.
Ехали весело. Щебетала дочь, расспрашивала о домашних новостях жена. Мне, поскольку не за рулем, Анатолий даже кое-что поднес - проводить старый год - из бардачка. Но не проехали и трети пути, как "уазик" наш обломался. Крутились-крутились мы с Анатолием - причем я, конечно, только из солидарности - вокруг мотора, но он даже чихать воздерживался, хотя погода уже "шептала": заметала поземка, грозившая обрушиться метелью. Что делать? Возле нас притормозил "КАМАЗ", доверху плотно груженный шинами, не то автомобильными, не то тракторными. Вышел водитель, тоже покопался вместе с Анатолием, потом посмотрел на часы и сказал:
- Цепляйте вашу "козявку", и поедем вместе.
Мы прицепились. Дочка с женой сели в кабину "КАМАЗа", поскольку в нашей кабинке уже крепко захолодало, а греться можно было только тем, из бардачка, чего не только дочка, но даже жена до сих пор на дух не переносит.
Ну а мы с Анатолием переносили. И для нас, болтающихся вместе с нашей "козявкой" на почти что бельевой бечевке, даже в таком виде поездка поначалу была веселой.
Но вдруг, когда до нашего городка оставалось километров семьдесят, поняли, что у "козявки" отказал не только мотор, но отказали и тормоза. Это значит, что если многотонный грузовик, совершенно не чувствующий нашей дополнительной тяжести, резко затормозит, мы с размаху вмажемся прямо в его железную задницу. А "уазик" наш мало того что жестяной, да еще и безносый. Никакого "жизненного пространства".
Что делать? Мобильных тогда не было, кричать бесполезно: "КАМАЗ", тоже торопясь к двенадцати, ревет как оглашенный; махать также смысла нету. За горой шин, да еще в кромешной ночи, водитель все равно бы ничего не увидел. Да и опасно суетиться: заметив неладное, шофер сразу притормозит. И мы тут как тут - яичница на камазовом кардане. Да и потом, рассудительно сказал Анатолий, если что, лучше лежать в своей районной больнице, чем в чужой.
До своего района мы еще не дотянули.
Я согласился с его твердым мнением, к которому я всегда прислушивался еще и потому, что моего он и не спрашивал. И мы дернули еще по одной, теперь уже вдвоем, на пару, поскольку руль в руках Анатолия уже ничего не значил. Как и ручной тормоз - его к тому времени, приноравливаясь к ходу грузовика, мы тоже уже сожгли...
На пару, повторяю, дернули: как бы за здоровье, но под ложечкой уже сосало - как бы и не за упокой. Я вглядывался в болтающуюся перед глазами гору шин уже и как бы со слезою на глазах: где-то там, невидимые, но - рядом красавица жена и раскрасавица дочь.
Хорошо, что машин на трассе мало - кто же еще, кроме нас, шелопутных, сунется в дальнюю дорогу в новогоднюю ночь? - а то взбредет нашему "ведущему" резко притормозить, и - пиши пропало. Бельевая бечевка - материал, не ведающий сопротивления.
- Хорошо если он не местный, - заговорил вдруг вновь Анатолий.
- А что? - не понял я.
- Да тут, на границе районов, поперек асфальта, пробита канава с креозотом: карантин против ящура. Если местный, то знает, зараза, притормозит, - грустно завершил свояк.
И пришлось перед границей налить еще по одной. На всякий случай. "На том свете, - как писал знающий классик, - не нальют".
Слава Богу, не местный - пронесло.
Ну, повеселели и окончательно - после не то третьей, не то просто очередной - потеряли бдительность. Потому как уже въезжали на бельевой бечевке в родной городок, в котором Анатолий десятью годами старше меня и родился, а я не так давно еще жил-учился-воспитывался в здешнем интернате.
Мы забыли, что на самом въезде в город трасса делает крутой поворот. Направо - в нашем Отечестве все крутые повороты почему-то исключительно направо. И шофер "КАМАЗа", наш спаситель-избавитель, который в этот миг вполне мог оказаться и нашим погубителем, просто вынужден был не только притормозить, но и взять резко вправо. Шоферы - они такие: куда линия, туда и они.
Шофер нашего впередиидущего монстра легонько кинул руль вправо, а Анатолий, могучий мой, незабвенный свояк, всей своей рыбацко-охотничье-браконьерской мощью навалился на жалкую уазиковскую баранку, изо всех недюжинных сил сворачивая ей шею влево.
Ну, как народ.
Не только он, но даже я, худющая газетная штафирка, отрезвел в эти секунды.
Силы оказались равными - "КАМАЗа" и моего свояка.
Бечевка лопнула (вообще-то я, каюсь, в какой-то миг испугался, как бы могучий мой родич не своротил в кювет и "КАМАЗ" - все-таки мои, а не его две красавицы сидели там в теплой кабине).
"КАМАЗ" повернул, а "уазик" наш, удержанный богатырскими объятиями на прямой траектории, вылетел по прямой, по-конформистски, по-интеллигентски на обочину и сходу вломился прямо в чьи-то ворота. Расквасил их, обрушился в чужой двор и, уткнувшись в бетонную шейку колодца - по синяку мы все-таки получили, - замер.
С двух сторон бежал к нам народ. С одной, опережая мою жену и даже мою дочь, шофер "КАМАЗа"; с другой, с ярко освещенной веранды, где уже "провожали", люди не только с фужерами и вилками, но и с ножами тоже.
И обе стороны в одинаково большом испуге-изумлении.
Хорошо, особенно если тебе двадцать с небольшим, иметь в свояках какого-нибудь директора, особливо - рыбхоза.
Видимо, немало задолжала краевая кооперация Анатолию: мгновенно откупился он перед хозяевами и их гостями и за ворота, и за попорченную бетонную шейку, и за испуг, уже переходящий в нечаянную радость, и даже за те две - граммов по двести пятьдесят, что были влиты нам с ним в качестве штрафа еще до завершения взаиморасчетов.
Вот бы у кого учиться отечественному ГАИ!
Да что ГАИ, жена моя так горячо не обнимала меня даже в первую ночь после армии.
Нас пытались вместе с шофером залучить в дом - слава Богу, его не повредили - на продолжение встречи Нового года, до которого оставалось минут пятнадцать-двадцать.
Не тут-то было. Анатолий сгреб всех, включая молоденького паренька-камазовца, и поволок в свой, теперь уже свой, законный, двор, что стоял ровно через две улицы отсюда.
Что было! Вино, шашлыки, карпы-сазаны-толстолобики-белые амуры во всех видах, оружейная пальба (фейерверков, как и мобил, тоже еще не знали), объятия и братания. Бедного худенького камазовца мы так затискали, заугощали, что наутро обнаружили его почему-то не на почетном, гостевом диване и даже не под ним, а между диванной спинкой и стеной...
Но знаете, в чем соль этого абсолютно документального, даже дочка подтвердит, святочного рассказа, воспоминания?
Край был Ставропольский. Краевой центр - Ставрополь. Городок, в который мы так стремились - Буденновск .
А шофер "КАМАЗа", сухой и черногривый, кстати, не только в трезвом, но даже и пьяном виде наотрез отказавшийся от пятидесятки, которую по-русски, по-медвежьи пытался всучить ему мой теперь давным-давно уже покойный, а тогда еще во всем соку, Микула Силянинович, родич, шофер был - дагестанец.
В Моздок он, видите ли, с шинами торопился и тоже надеялся поспеть к Новому году.
Вот так-то.
Ведали б мы тогда, на рубеже семьдесят первого-семьдесят второго, что ждет нас всех впереди. Соломки бы постелили.
А знаете, как называлась улица, в один из дворов которой мы тогда и вломились? Жертв Революции.
Мне и тогда казалось и сейчас мнится, что русский язык победительно существует сам по себе, вне времен, особенно "исторических", и строев, тоже в прин ципе исторически определенных.
А вы говорите...
Георгий Пряхин, писатель
Свежие комментарии