Шел трамвай девятый номер...

В классике эта история начинается так: «Шел трамвай девятый номер по бульварному кольцу…» Вот он шел, никого не трогал, как говориться. Народу в него набилось не много, не мало, а сто пятнадцать человек. В том числе с виду дряблые, но в душе еще бодрые старухи, а так же наглые невоспитанные бойскауты с роликовыми коньками через плечо.

На этом классика, в сущности, и кончается, начинается жизнь. А жизнь началась с того, что две старухи терпели, терпели и не утерпели, да и подрались. Вы видели когда-нибудь, как дерутся две совершенно замордованные эпохой политических и социальных пертурбаций старухи? Нет. Тогда верьте мне на слово. Дерутся они бессмысленно и беспощадно, кошелками, а костылями дрался дедушка-ветеран русско-японской войны, который хотел всех размирить.

А поначалу все было тихо. Трамвай катил, поскрипывая и мерно покачиваясь. Полусонный кондуктор, словно призрак капитализма по странам Восточной Европы, бродил по салону и сшибал со всех по сорок копеек. А кто вместо сорока копеек давал двадцать пять, так он тем билета не предлагал, а деньги молча клал себе в карман и шел дальше.

На задней площадке прыщавые тинейджеры показательно плевались на пол и незлобиво матерились… Вдруг, как гром среди ясного неба. Одна бабка другой говорит:
— А ну, убери свою ж… с прохода, ни проехать, ни пройти.
А та ей:
— Отлезь, паскуда, а то, как дам в рыло кошелкой.
И не дожидаясь ответа, как дала в рыло кошелкой. Первая бабка на спину — брык, и какого-то мужика придавила. А тот с третьей смены домой ехал и говорит:
— Шо за ерунда?

И он это так грубо сказал, что одна дамочка с ребеночком аж возмутилась.
— Что это вы, — горит, — так грубо выражаетесь? У нас здесь, между прочим, дети присутствуют.
— Будет мне еще всякая… такая-перетакая указывать, — взвился мужик.- Я с третьей смены еду. Намантулился у токарного станка — вся, понимаешь ли, задняя часть в мозолях, а тут какие-то интеллигенты ср… мне указывать.

Потом этот мужик с третьей смены ка-а-ак размахнулся и ка-а-ак дал тетке с дитём по шапке… Но промахнулся и заехал в аккурат по затылку какому-то гвардейцу-десантнику, который мирно дремал у окошка и никого не трогал. Но зато, когда его разбудили вероломным пинком по шее, то тогда сразу все увидели, какая мощь заключена в наших вооруженных силах, если один военнослужащий первого года службы способен отмашкой левой руки травмировать четырех пассажиров.

Травмированные пассажиры, не взирая на травмы, тут же встали в позы. Мол, де, что же это творится, граждане? Травмы наносят. Для того ли мы что ли билеты покупали? Одним словом, обстановка очень сильно начала накаляться.
Тут двери трамвая раскрылись, и в салон влез тот самый ветеран франко-прусской войны, о котором уже упоминалось выше.

— Граждане, — прошамкал он беззубым ртом, — не надо ссориться. Помиритеся друг с другом, страна у нас большая, места для всех хватит.
Но его никто не послушался. Тогда он размахнулся костылями и криком: «Возлюби ближнего своего, яки самого себя!» начал метелить всех подряд. Когда потасовка перешла в форменное смертоубийство, в дело решил вмешаться кондуктор. Он ведь как рассуждал? Если пассажиры друг друга поубивают к едреней фене, то кто же за проезд будет платить?

С этой мыслью кондуктор ринулся в гущу событий и попытался обилетить всех подряд, в том числе и представителей льготных категорий. В это время трамвай подошел к очередной остановке. Двери открылись. У кондуктора была задумка с передней площадки прорваться на заднюю, но через салон это сделать было практически невозможно. Тогда он решил поступить хитроумно. Он выскочил из передних дверей и ринулся к задним, намереваясь, напасть на безбилетчиков с тыла. Однако ожидания его не оправдались. Вернее, оправдались частично. Из трамвая-то он вышел, а обратно зайти у него не получилось, потому как вагоновожатый, преследуя цель не выбиться из графика, двери поскорее закрыл, и помчал себе дальше.

— Мать моя женщина!!! — вскричал кондуктор и побежал за трамваем.
Он бежал за трамваем, вопил истошно, размахивал руками, спотыкался, падал, вставал и снова бежал за трамваем. Он выглядел жалким и беспомощным. И мне, как стороннему наблюдателю, стало немного, жаль кондуктора. Чисто по-человечески.

Хотя справедливости ради стоит отметить; что с его исчезновением обстановка в салоне как-то разрядилась. И потеплела. Толкотня и пинки прекратились. Все приникли к окнам, стали тыкать в кондуктора пальцами, показывать ему языки и прочими нехитрыми способами глумиться над бедолагой.
Так несчастье одного человека примирило и объединило всех.